Истории старого Амура: Фотография из семейного архива

Выпускную фотографию отец закопал в саду, в железной бочке, вместе с бабушкиными часами 1878 года и дедушкиным паспортом. Сейчас трудно представить, что она могла представлять угрозу…

— Мимо керосинки будете идти, — подсказывает дорогу к своему дому Валентина Ивановна. Керосинки – кирпичной будки, когда-то разливавшей топливо для примусов – нет уже лет тридцать, на её месте лишь заросший сорными травами пятачок. Но для коренных жителей Амура она по-прежнему незримый ориентир среди однообразных запутанных улочек частного сектора. А если разговориться с живущими на этих улочках бабушками, на карте бывшего рабочего посёлка открываются, подобно палимпсесту, и более глубокие пласты.

В знакомой с детства школе №18 – зловещая оккупационная полиция, где хозяйничал  Вагнер – немец из местных, до войны живший здесь же и знавший всех жителей, так что утаить что-либо от него было не просто. Ныне закрытая заводская библиотека — конюшня немецких войск. После их отступления — сплошной, на весь посёлок, слой пепла, кое-где скрывающего человеческие кости. Свежие могилы расстрелянных на кладбище по ул. Отечественной, которое ныне — просто парк. Незримая внешне, но надолго пролёгшая пропасть между людьми, в войну ставшими на разные стороны – соседями, а иногда и ближайшими родственниками.

Наконец, ещё глубже, за Гражданской войной и рабочим подпольем предреволюционных лет, в 1914 году – большое имение помещика Быкова, у которого, в числе прочих, купил участок при расширении посёлка выходец из Люблина, Лаврентий Григорьевич Кубис.

Завод
Старые корпуса завода «Коминтерн» — молчаливые свидетели неспокойной амурской истории

— Наша улица Тургенева была ещё тогда, до революции. Я это знаю, потому что у каждого домовладельца, в том числе и у дедушки, была треугольная печать с фамилией и адресом. Только наш номер тогда был 9. Все эти улицы с самого начала назывались в честь писателей – Некрасова, Грибоедова, которая сейчас стала Гребёнки, нынешняя Кольцевая изначально была в честь поэта – Кольцова, а соседняя Раздельная — Толстовской.

— Валентина Ивановна, а что вы помните самое раннее?

— Помню себя с 1940 года, когда родился младший брат, и мы ходили к маме в роддом 9 больницы – мне тогда было 4 года. Помню папу – он молодым стал начальником цеха на Коминтерне. Раньше работал на Петровке, но в 1937-38 там были чистки, многих посадили, а его, так как из рабоче-крестьянской семьи, только перевели. Помню, где-то весной 1941 года, ещё война не началась, папа привёз домой два мешка крупы, дрова, уголь, и начал копать во дворе бомбоубежище…

…- Ваня, ты что? Молотов и Риббентроп подписали договор, войны с Германией не будет.

Иван Кубис

— Оля, война будет…

Только отправив в эвакуацию последний эшелон с персоналом и оборудованием, начальник электромеханического цеха пришел за беременной женой и детьми.

— Нас ждёт завод на Урале.

— Я никуда не поеду беременная. А ты езжай. Ты на руководящей работе, коммунист — тебя первого расстреляют.

Фотографию выпускников отец закопал в саду, в железной бочке, вместе с бабушкиными часами 1878 года и дедушкиным паспортом. Сейчас трудно представить, что она могла представлять угрозу – но тогда всем было ясно: выпускник Ленинградского электромеханического института – руководящий советский работник, а значит, он и его семья — первая мишень для немцев и их приспешников.

Впрочем, эта предосторожность Ивану не помогла.

Выбор братьев Кубис

Эшелон разбомбили под Синельниково. Выживший Иван Кубис  ночью пробрался домой, чтобы услышать:

— А брат Петро уже служит у немцев, комендантом над военнопленными. Если он тебя увидит, тебе конец.

Не увидеть вернувшегося брата Петро Кубис не мог – он жил в том же дворе, во второй половине дома.

— Мне заявить на тебя, или ты пойдёшь сам станешь на учёт в комендатуру?

Кланяться оккупантам Иван Кубис не пожелал.

— Иди, заявляй.

Полицейский участок находился рядом, в школе №18 по ул. Волоколамской, и за Иваном пришли уже через две минуты. Человек в штатском хорошо знал русский язык и изображал дружелюбие.

— Ты инженер. Иди восстанавливай завод.

— Верните оборудование, — насмешливо предложил Иван. — А оно уже за Уралом.

— Дойдём и до Урала, — не смутился немец. – А ты будешь отмечаться в участке каждый день, иначе – расстрел, а семью – в концлагерь.

«Отдайте хоть сына»

Даже в оккупации рабочие и их родственники со своими бедами шли к бывшему начальнику цеха. Среди них — отчаявшаяся свекровь одного из коллег по заводу. Невестку и внука забрали немцы. Причина простая: евреи.

— Иван Лаврентьевич, помогите их вытащить!

— Но что я могу, я сам на учёте!

Старенькое двухэтажное здание на ул. Желябова, ныне давно закрытое, когда-то было продуктовым магазином, почему-то известным в народе как «женский». Именно там некоторое время держали арестованных. Кое-что Иван всё же смог. Собрав золотые украшения, отдал их надзирателю, упросив отпустить хотя бы ребёнка.

— Отец ночью маме это рассказывал, а я не сплю, всё слушаю. Я в детстве была любопытная… — вспоминает Валентина Ивановна.

…Хозяйка наливаёт чай и с улыбкой перебирает фотографии детей и внуков, и не сразу представляешь себе, что именно в этом уютном дворе, на привычной с детства амурской улочке происходили эти страшные разговоры, и именно эту семью тоже расколола разделявшая мир линия фронта. И в то первое военное лето так же шелестели над головой фруктовые деревья, которыми обильно обсажены эти почти деревенские, украшенные резьбой и кирпичным орнаментом домики.

— Сливы у бабушки были уже спелые, когда пришли немцы. Как мы выжили тогда – не знаю. Папа обменял в сёлах на продукты бабушкину швейную машинку «Зингер», отрезы материи, всё, что можно было. Сын Петра Леонид погиб на фронте. Дедушка, Лаврентий Кубис, знал, что один брат выдал другого, и сын-коммунист ходит в заложниках, не выдержал этого и в 1943 году умер. Там же, в парке, и бабушка, которая уже в 1947 умерла от голода. Там лежат и немцы, и евреи, дети и женщины – расстрелянные, потому что не хотели уходить, когда немцы отступали и сжигали все дома, угоняли население. Это было на соседней улице, у меня до сих пор эти выстрелы в ушах стоят. Папа, знавший все подземные коммуникации, ушёл в люк и вышел к Днепру. Тут сгорело почти всё, кроме дома напротив. Там немка жила. Она вышла, поговорила с немцами, и они проехали мимо. В первую зиму по освобождению в этом доме и ютились все соседи, в их числе и мать расстрелянного подпольщика Соколова.

…Амурский парк сейчас благоустроен, оборудован лавочками и спортплощадкой, заполнен детскими голосами и улыбками отдыхающих родителей. Но в 90-х следить за ним было некому. Раз в году мы, тогдашние ученики школы №18, убирали в нём мусор и закапывали в большую яму. И каждый раз директриса предупреждала нас: «если наткнётесь на кости, не трогайте и копайте в другом месте».

Когда лопата наткнулась на камень, его сначала попытались вытащить. Но камень оказался частью сводчатой кладки склепа. Мы оставили его в покое – склепы и кости до сих пор лежат там, под новенькими качелями и зелёной листвой.

Валентина Ивановна Чувырина-Кубис

— Выгнали нас через мост, и потом его взорвали. Мы слышали этот взрыв. У бабушки племянница жила на Чечеловке, и она нас приняла. Месяц и 10 дней – наши стояли здесь, а немцы на правом берегу. Водопровод взорвали, а те, у кого был колодец, требовали за воду спичек или соли. Поэтому мы, дети, собирали на бойне соль от сала. Там был обстрел, и мы знали: если снаряд свистит – то будет недолёт или перелёт. А если не свистит – то упадёт прямо на нас. 

Когда разбомбили кондитерскую фабрику, немцы разрешили нам набрать бидончик «маляса», из которого делали карамель. Бабушка испекла из него корж – это был такой праздник!  А сейчас на торт ещё посмотрят – «Птичье молоко», или не птичье?

«Теперь можно петь Катюшу»?

Отступавшие с правого берега немцы снова гнали с собой мирное население, прикрываясь им от советской авиации. Из толпы выхватывали мужчин призывного возраста и расстреливали на месте. Уставшие люди проснулись в степи под Шляховкой от непривычной тишины, и обнаружили, что конвоиров рядом больше нет.

— Мама, а теперь можно петь «Катюшу»? – спросил младший брат Витя.

— Можно, сынок.

Ростки на пепелище

На западе ещё гремела канонада фронтов, а родители с трудом расчищали завалы и восстанавливали завод и мост, когда в 1944 г. поколение военных детей первый раз шло в первый класс. Шесть классов, пока не отремонтировали сожжённую школу №18, маленькая Валя Кубис и её товарищи учились в соседних СШ №26 и 63, ютившейся вместе с детским садиком по ул. Красноармейкой. Чтобы побыстрей перебраться в «свою» школу, нетерпеливые дети помогали готовить её к открытию – мыли полы, наводили последние штрихи после ремонта.

Послевоенным школярам, зачастую не имевшим ни тетрадей, ни книг, можно сказать, повезло. В те годы в школе оказалось большое число высокообразованных преподавателей-евреев, уволенных из институтов в ходе сталинской «борьбы с космополитами» и «дела врачей». Завучем 18-й школы была Тамара Гавриловна Устименко (Куделя) — «подпольная учительница», вопреки запрету оккупационных властей продолжавшая учить детей «низшей расы». Она же под носом у начальника полиции Вагнера выпускала листовки подполья вместе с легендарной Галей Андусенко. Благодаря их трудам из выпуска 1954 года скромной амурской школы вышли  академик, доцент, два сотрудника НИИ – геолог и специалист по взрывчатке, зам. начальника областного ГАИ.

Жить приходилось в отстроенном общежитии завода, в комнате 9 кв. метров на семью из 9 человек. Но не у всех было и такое жилье. Дом, в котором хозяйка сегодня принимает гостей, был отстроен на месте сгоревшего уже в 1960-х.

Война закончилась не для всех.

Жена начальника Амур-Нижнеднепровского райотдела милиции Кислицы, командированного на борьбу с бандеровцами, получила письмо: «следующий раз получишь посылку с головой мужа».
Невестке ходившего в комендантах Петра, учительнице физики, пришлось сменить фамилию с Кубис на Якимчук. Сам Петро сдался и семь лет отсидел в лагерях, а с братом Иваном не общался до самой смерти.

Но и на самом Иване висело клеймо «был в оккупации». Шепотки за спиной «вы Кубису не доверяйте», закрытая карьера, «а почему его до сих пор не расстреляли?». На восстановленном заводе Коминтерна он работал бригадиром дежурных электриков и обучал набранную по деревням молодёжь. И только в сложных ситуациях, когда не запускался важный двигатель, директор Павловский, несмотря на это недоверие, обращался к нему:

— Иван, я прошу тебя как специалиста.

— Пусковой ток в 5-6 раз больше нормативного, включишь и тут же выключишь, — подсказывал Иван, и капризный мотор включался.

— Не знаю, как можно было это всё пройти и жить столько лет. Молодым рассказываешь, а они не верят. Сын мой вообще об этом слушать не хочет… — вздыхает Валентина Ивановна, утомлённая нелёгкими воспоминаниями. Впрочем, благодарные слушатели у неё всё же находятся. После выступления о военном детстве перед воспитанниками соседнего интерната к ней подошёл один из малышей.

— Бабушка Валентина Ивановна, возьмите йогурт!

— А зачем ты мне даёшь? Это же тебе дали!

— Вы же рассказывали, какая вы были голодная!

Записал Григорий Глоба